О том пробуждении лучше и не упоминать. Первое чувство – ком к горлу. Кабина, залитая солнечгным светом. Невесомость. Солнце бьет прямо в иллюминатор. И практически одновременно – Генкин голос: «Связи нет! » Того не могло быть. Они по-прежнему крутятся вокруг Земли по какой-то непонятной орбите, наклоненной чуть ли не под прямым углом к экватору. Орбита вытянутая, с наименьшей высотой в сто с небольшим километров. И мало того неустойчивая – на таких высотах уже оказывать влияние сопротивление верхних слоев атмосферы. И в верхней точке раз в два часа Алексей и Геннадий аккуратно хватают дополнительные дозы облучения. Там уже граница радиационного пояса начинается.

Мы с существом обомлев смотрим друг на друга. И тут одновременно происходят две вещи – я осознаю, что вижу глаза РАЗУМНЫЕ. Существо энергично пятится на шаг и начинает уходить в темноту. Стооой! Кричу я и кидаюсь вдогонку. Пусть и жуткое, но, вроде, разумное. А у меня сейчас особо и выбора нет. Не задумываясь о последствиях и об очевидной глупости собственного поступка просто вбегаю в темный зев скального лаза и врезаюсь в мохнатую грудь. Меня мгновенно обхватывают большие когтистые лапы, а существо, наклонившись, начинает обнюхивать. Вот и попалась. До меня лишь сейчас «доходит» какая я дура, осталось только еще самостоятельно в пасть залезть. Напряженно сжавшись ожидаю, когда существо вцепится в меня зубами.

Джейн бросила только начатую сигарету на булыжную мостовую и с такой силой начала давить ее черным сапожком, словно намеревалась вместе с окурком растоптать и свое лишь только вспыхнувшее чувство. И тут каблук-шпилька хрустнул и сломался. Джейн пошатнулась, уже намереваясь на редкость не грациозно упасть на мостовую, как вдруг рядом появился Малкольм – златовласый, источающий какой-то чудесный аромат, мускулистый – и спас ее от падения. Его темные глаза сверкнули в свете лампы, но, безусловно, он был чрезвычайно галантен, чтобы открыто рассмеяться над неловкостью дамы.

Народу тут не сказать, что много было, но десяток крутилось. В основном молодняк, но имелись и трое взрослых. Один мощного телосложения, стоявший в проеме двери кузницы и протирающий руки грязной тряпкой. Второй старец, за восемьдесят. У него тряслись руки и голова, он сидел на скамеечке и грелся на солнце. Третьим был юноша лет двадцати пяти, он с двумя пареньками переносил во второе здание какой-то ящик. Старец и был тем известным мастером, передавшим все свои знания старшему сыну, это он стоял в кожаной одежде в просвете двери.

Конструктор транспортировал её сюда в нейтрал-коконе, который сразу же самоуничтожился. В кокон он поместил её в "разобранном" на элементарные частицы виде, которые по прибытии на место назначения структурировались в тело. Дара очнулась. Она чувствовала - это её тело. То самое! Даже за пятьсот лет она не забыла его, сильное, гибкое, стройное. Она вспомнила, когда её двадцатилетнюю сжигали на костре, она жалела только об одном, что это тело так и не познало любви. В восемнадцать она дала зарок - оставаться девственницей до того дня, пока не отомстит проклятому барону фон Арьяку за гибель своих близких. Отец с младшим братом зверски изрублены на куски, Мать изнасилована и задушена.

Длинная очередь попала льву прямо в огромную разинутую пасть, из которой вот-вот грозил выстрелить целый пучок ядовитых, липких, крепких, как стальная проволока, нитей. Не встретив сопротивления, тяжелые пули калибра 7, 62 зашли прямо в глотку, следом размололи небольшой мозг и уже изнутри ударили в толстую хитиновую каску-череп, принуждая льва перекувырнуться на спину. Панцирь у зверюги будь здоров… понадежней брони. Его получится пробить разве что кучной очередью или бронебойными. Но на этот раз мне сильно повезло. Оставалась только самая легкая работенка – добить тварь. И я вогнал половину рожка в белое брюхо, прямо между шестью паучьими трехсуставными конечностями.